Уронит ли ветер
в ладони сережку ольховую,
начнет ли кукушка
сквозь крик поездов куковать,
задумаюсь вновь,
и, как нанятый, жизнь истолковываю
и вновь прихожу
к невозможности истолковать.


Себя низвести
до пылиночки в звездной туманности,
конечно, старо,
но поддельных величий умней,
и нет униженья
в осознанной собственной малости --
величие жизни
печально осознанно в ней.


Сережка ольховая,
легкая, будто пуховая,
но сдунешь ее --
все окажется в мире не так,
а, видимо, жизнь
не такая уж вещь пустяковая,
когда в ней ничто
не похоже на просто пустяк.


Сережка ольховая
выше любого пророчества.
Тот станет другим,
кто тихонько ее разломил.
Пусть нам не дано
изменить все немедля, как хочется, --
когда изменяемся мы,
изменяется мир.


И мы переходим
в какое-то новое качество
и вдаль отплываем
к неведомой новой земле,
и не замечаем,
что начали странно покачиваться
на новой воде
и совсем на другом корабле.


Когда возникает
беззвездное чувство отчаленности
от тех берегов,
где рассветы с надеждой встречал,
мой милый товарищ,
ей-богу, не надо отчаиваться --
поверь в неизвестный
пугающе черный причал.


Не страшно вблизи
то, что часто пугает нас издали.
Там тоже глаза, голоса,
огоньки сигарет.
Немножко обвыкнешь,
и скрип этой призрачной пристани
расскажет тебе,
что единственной пристани нет.


Яснеет душа,
переменами неозлобимая.
Друзей, не понявших
и даже предавших, -- прости.
Прости и пойми,
если даже разлюбит любимая,
сережкой ольховой
с ладони ее отпусти.


И пристани новой не верь,
если станет прилипчивой.
Призванье твое --
беспричальная дальняя даль.
С шурупов сорвись,
если станешь привычно привинченный
и снова отчаль
и плыви по другую печаль.


Пускай говорят:
"Ну когда он и впрямь образумится!"
А ты не волнуйся --
всех сразу нельзя ублажить.
Презренный резон:
"Все уляжется, все образуется..."
Когда образуется все --
то и незачем жить.


И необъяснимое --
это совсем не бессмыслица.
Все переоценки
нимало смущать не должны, --
ведь жизни цена не понизится
и не повысится --
цена неизменна тому,
чему нету цены.


...С чего это я?
Да с того, что одна бестолковая
кукушка-болтушка
мне долгую жизнь ворожит.
С чего это я?
Да с того, что сережка ольховая
лежит на ладони и,
словно живая, дрожит...

Евгений Евтушенко.
1975

• 
• 
•