Первые два года, выла, как только одна останется, фотографию достанет и воет, как волк. Сворачивает её всю, скорёживает
- Братииик, - плачет Надя, - браатииик, как так-тоооо. Оооой.
А теперь просто тихая грусть, просто плачет иногда.
Стоит, задумалась Надя, надо это рвать, уже Юрка со Светкой подростки, от них ничего не скроешь.
Молчат пока, но хмурятся, а Сашку опять с работы погнали, они так и живут на съёмной квартире.
Уже устала считать сколько их было, съёмных этих. Так никогда видимо и не будет своего жилья, тоскливо думает. Господи, детей бы выучить, чтобы не продавцами горбатились, чтобы жили, как люди.
Идти надо, что стоять. Ужин ещё готовить.
Надя, передохнув, подхватила тяжёлые пакеты и побрела тихонечко в сторону светящейся многоэтажки.
Идёт и думает, и голову приклонить не к кому, ни отца, ни матери, никого.
Отец-то есть где-то, да только он не интересовался никогда своими детьми, как они живут, что едят, как и где спят. А может и нет уже давно, думает Надя.
И так тоскливо ей, так обидно сделалось, что опять остановилась, встала, отдышаться надо, слышит
- Мяву
- Альберт, ты, что ли?
Смотрит, точно, соседский кот, он важный, сам по себе гуляет, надо запустить его, а то тётя Люба будет переживать, а у неё и так, сердце слабое.
- Альберт, идём домой, кис- кис-кис
- Мявуууу
- Фу ты, ну идём, я дверь открою, иди, я сосиску дам, что ты там, застрял, что ли? Вот горюшко, это потому, что кто-то много ест, ну, что там.